Они были счастливы, когда каждый день после окончания Хогвартса был наполнен трескучим напряжением, ведь они находили утешение друг в друге. Каждая смерть, каждое задание Ордена, которое разлучало их, казалось, по итогу сближало их лишь сильнее. Сириус всегда после выматывающих заданий, порой даже не отмывшись от уличной пыли, чужой крови и золы, устраивал голову на коленях Ремуса, пока тот отвлечённо заплетал его волосы в мелкие косички, поглощённый чтением второго тома «Защитные заклинания: углублённый курс».
Они были счастливы, когда Джеймс с Лили объявили о помолвке. Переполненный эмоционально, Блэк застрял в облике Бродяги на несколько долгих часов, и ему никак не удавалось прийти в себя. Все гости того вечера потом жаловались, что у них на голенях остались синяки — настолько активно неугомонный пёс вилял хвостом, не проводя и секунды на одном месте. Сириус ограничился ролью подружки невесты, взяв слово с Джеймса, что на его свадьбе тот будет шафером, и отдав ему на растерзание Люпина. Они проводили в предпраздничной суматохе целые недели. Лили уравновешивала его хаос, когда Сириус пытался доказать посторонним людям, что нет, лавандовый и лиловый это абсолютно разные цвета, а шёлку ни в коем случае не место на обивке стульев. Джеймс же устраивал хаос, когда Ремус настойчиво старался следовать расписанию в своём ежедневнике, где было расписано всё по минутам, чуть ли не до посещений уборных. Возвращаясь теми осенними вечерами друг к другу, они смеялись, рассказывая о том, что происходило именно сегодня.
Они были счастливы, когда Лили, сверкая в белом платье, едва не плакала от счастья, когда они с Джеймсом обменялись кольцами. Зато вовсю плакал Сириус, радуясь своей водостойкой подводке и выглядя безупречно в своём лиловом костюме рядом с другими подружками невесты. Он шептал Ремусу на ухо, обняв того за шею, пока они танцевали (точнее, устало переминались с ноги на ногу) под медленную музыку, что хочет так же. Он помнил раздавшийся в ответ смущённый тёплый смех, коснувшийся его уха, и последовавший сразу за этим нежный поцелуй, обещающий так много.
Они были счастливы, когда Джеймс с Лили объявили, что ждут ребёнка. Точнее, Сириус был не рад — он устроил сцену, что если ребёнка не назовут в его честь, то он больше никогда не будет с ними разговаривать, а потом ещё и обиделся, что Поттеры посчитали это благословением. В итоге все сошлись на том, что Сириус будет крёстным их первенца. Лили тогда пошутила, что, хоть на самом деле гормоны шалят у неё, но беременным кажется именно Сириус. Тот оскорблённо фыркнул, скрестил руки на груди, но втайне искрился радостью. Он будет самым лучшим крёстным в мире.
Они были счастливы, когда сквозь крики, боль и множество человеческих жидкостей, о которых Сириус предпочитал не думать (партнёрские роды только для супруга, Сириус, выйди немедленно!), у них появился Гарри. Такой крохотный, одним своим видом заставляющий голоса взрослых звучать как неразборчивую смесь разных звуков высоких тонов, такой очаровательный, только что появившийся в этом мире и ещё ничего не понимающий. Блэк вновь почти прописался в доме Поттеров, забирая большую часть забот о малыше на себя, и Джеймс с Лили были безумно ему за это благодарны.
Они были счастливы.

Всё изменилось тридцать первого октября восемьдесят первого, когда была жестоко убита семья Лонгботтомов, включая их ребёнка года от роду.
— Поверить не могу, — бормотала под нос Лили, тщетно пытаясь укачать Гарри, который кричал и плакал уже сорок минут. — Мы же только вчера докладывали Фрэнку, что тёмная активность снизилась. Он же начал готовить новый план наступления… Господи…
Сириус глушил один стакан огневиски за другим, нервно подёргивая ногой и даже не смотря на Ремуса. Выглядел он мрачнее тучи — ещё немного, и над его головой разразится настоящая гроза.
— Говорят, что это сделал лично Сами-знаете-кто, — едва слышно сказал Питер, нервно похрустывая костяшками пальцев. — Но кто навёл…
— Тот же, кто сливает ему и остальную информацию о том, что мы делаем, — резче, чем было нужно, рявкнул Муди. — Кто-то из этой комнаты.
Около двадцати человек, находившихся в помещении, включая плачущего Гарри, притихли в один момент, опасливо косясь друг на друга. Один Сириус оставался неподвижным и нарушал тишину звяканьем стекла о стекло, когда вновь наполнял свой бокал. Он насмешливо фыркнул, осуждающе качая головой.
— Мне известно о твоих подозрениях, Блэк, но пока у тебя не будет доказательств, я не намерен ставить репутацию этого человека под угрозу, — сквозь зубы процедил Аластор, сосредоточив взгляд искусственного глаза на Сириусе.
— Ты кого-то подозреваешь? — удивилась Лили, продолжая успокаивающе покачивать Гарри, пусть тот уже крепко заснул на её плече и начал пускать на ткань её недорогого платья слюни.
— А не похуй? — нервно засмеялся Сириус, вскакивая на ноги и немного расплёскивая содержимое своего стакана. — Какая разница, кого я подозреваю? Всё равно он, — он выразительно указал в сторону Муди и пролил ещё больше, — не послушает, потому что «нет доказательств», ебись оно за ногу! Сколько ещё наших друзей должно умереть, инвалид ты несчастный, чтобы до тебя, наконец, допёрло?!
В процессе своего бурного возмущения Сириус пересёк комнату и остановился прямо перед Аластором. Тот смотрел на него, как на капризного ребёнка, спокойно и немного исподлобья, ни на секунду не реагируя на провокации.
— Серьёзно, мудень, сколько ещё трупов тебе нужно, чтобы ты ко мне прислушался? Почему ты с первого раза воспринимаешь подозрения остальных, но не мои? Потому что я Блэк, а? Он тоже Блэк, — Сириус указал в сторону сидящего в стороне Регулуса, — почему ты веришь ему? Он даже клеймён Меткой, в отличие от меня. Потому что он притащил сюда этот злоебучий медальон, который вы никак не можете уничтожить? Я сделал для Ордена гораздо больше, циклоп ты этакий! Что есть у них, но нет у меня, а?
— Доказательства, — насколько сухо ответил Аластор, что Сириусу оставалось только стиснуть зубы. — Если ты не собираешься успокаиваться, будь любезен, избавь нас от своего общества. У нас есть более важные темы для обсуждения.
— Нахуй пошёл, — выплюнул Сириус, показывая Муди средний палец, а затем разворачиваясь лицом к остальным. — И вы нахуй идите. Все вы! Когда окажется, что я прав, будет уже поздно. Он всех вас перебьёт!
Блэк допил остатки огневиски в своём стакане, и с ошеломляющим грохотом швырнул его на пол, заставляя осколки разлететься по половине помещения. Напоследок он ещё и хлопнул дверью так, что портреты Лонгботтомов в аккуратных рамках на «столе скорби», как Орден называл его, опрокинулись лицом вниз. Кто-то тут же подскочил с места поправить их, а Гарри от такой суеты проснулся и снова начал плакать. Джеймс злобно нахмурился и хотел было пойти за Блэком, чтобы вбить ему в голову правила приличия, но Лили мягко остановила супруга касанием к локтю.
Кто-то шёпотом спросил у рядом сидящего:
— А мы точно уверены, что это не Сириус?..

С того дня Сириус не появлялся на собраниях Ордена, и игнорировал их задания. Он лишь слушал истории, которые ему рассказывал Ремус, когда уже тот лежал головой на его коленях. И пил — много, почти не просыхая. Их домашний бар, который они собирали год, был опустошён за неделю, но Сириус наполнил его снова ещё трижды. Он курил, до чёртиков много, но только в гостиной, честно соблюдая правило «Никакого курева в спальне!».
Секс с Люпином стал обыденностью, унылой и предсказуемой. Ремус часто уставал и после заданий обычно просто ложился в кровать. Сначала Сириус попробовал разбавить их интимную жизнь, вместо табака выкуривая марихуану. Какое-то время получалось, но потом надоело, и он перешёл на экстази. К этому он привыкал ещё дольше, но рано или поздно даже этого оказалось мало.
Впервые он попробовал кокаин, когда Гарри исполнилось полтора года, а они с Ремусом отмечали очередную годовщину в каком-то рок-баре в центре Лондона. Впрочем, это куда больше было похоже на дружеские посиделки, чем на романтическое свидание — они даже едва касались друг друга. Они оба уже достаточно напились, и, когда Сириус первым пошёл отлить, то незнакомец в уборной предложил его угостить. Блэк растаял за секунду из-за пары комплиментов, которые давно перестал слышать от Ремуса. Он втянул носом белый горький порошок, и уже через пару минут, спустив джинсы до середины бёдер, сдавленно стонал в собственную ладонь, пока незнакомец быстрыми, рваными толчками вжимал его в стенку туалетной кабинки. Его не поймали.
Его не поймали и во второй раз, когда они большой компанией оказались в ресторане, на годовщину выпуска из Хогвартса. Как и в третий, в пятый, десятый и чёрт знает ещё какой — каждый раз с разным человеком. Получая тот адреналин, которого ему так не хватало, и ласку, в которой он так нуждался, Сириус смелел и смелел, и с каждой одноразовой связью подбирался всё ближе к их с Ремусом жилью, пока, наконец, не оказался непосредственно в их квартире.

Руки Сириуса трясутся от алкогольного и наркотического опьянения, когда он пытается попасть дурацким маггловским ключом в дурацкий маггловский замок. Рваные, нетерпеливые поцелуи сухих губ покрывают его шею, такое же пьяное тело жарко прижимается к нему со спины и касается, о боже, уже везде, пусть и поверх одежды, но так, что колени подгибаются. Требовательно, изнывая от желания. Мужчина выше него на полголовы, старше лет на десять, коротко стриженный и прекрасно одетый, шепчет ему на ухо грязные словечки о том, что хочет с ним сделать и как долго. Сириус тает под его прикосновениями и словами, как зажжённая свечка.
Блэк толкает дверь и каким-то чудом закрывает её за ними. Они едва успевают дойти до дивана в гостиной, частично сбрасывая с себя одежду, прежде чем комната наполняется вздохами.
— Ну так… — полчаса спустя улыбается ему человек, у которого Сириус даже имени не спросил, разделяя белый порошок на две ровные дорожки на кухонном столе, — чем ты занимаешься по жизни?
Блэк весело усмехается, закончив сворачивать в плотную трубочку купюру в пятьдесят фунтов. Придерживая волосы, он наклоняется, в один вдох втягивая одну из дорожек, выпрямляясь и сразу зажимая нос, чтобы пережить жгучее ощущение.
— Недвижимостью, — наугад врёт Сириус. — Продаю, покупаю. Ничего необычного. А ты?
Незнакомец благодарно берёт переданную ему купюру и вдыхает свою порцию. Закончив с этим, он оттесняет широко улыбающегося Блэка к краю стола до тех пор, пока тот вынужденно не забирается на самый край. На Сириусе осталось лишь нижнее бельё, в то время как незнакомец каким-то образом всё ещё сохранил наличие пафосных брендовых брюк, пусть и приспущенных для их обоюдного удобства.
— Финансами. Играю на бирже, — улыбается мужчина, прижимаясь влажным поцелуем к шее Сириуса. — Продаю, покупаю. Ничего необычного.
Что-то Блэку подсказывало, что ему тоже врут, но ему было слишком плевать. Он обвивает ногами пояс незнакомца, податливо изгибается в его руках и запрокидывает голову, издавая довольный, томный вздох. Он прекрасно чувствует, что его хотят уложить на стол для очередного захода, но пока игриво не даётся, подставив руки за собой и всячески препятствуя своему горизонтальному положению.
— Ты вроде сказал, что живёшь один? — негромко предполагает незнакомец, целуя Сириуса за ухом так нежно, что он снова почти плавится.
— Да, — продолжает врать Блэк, обвивая руками его шею и прижимаясь ближе, — почему ты спрашиваешь?
— Потому что я абсолютно уверен, что сейчас кто-то повернул ключ в замке и открыл дверь.
Сириус издаёт неопределённый звук, склоняя голову, чтобы ненавязчиво попросить больше поцелуев. Когда смысл сказанного всё-таки до него доходит, он, разомлевший от любви и ласки, в один момент подбирается и соскакивает со стола, ругаясь максимально нецензурно. Блэк поднимает руку, и рубашка незнакомца вместе с его футболкой подлетают с пола и оказываются прямо у него в руках.
— Что… как ты это… что?! — мужчина ошарашенно округляет глаза. — Бля, надо завязывать с этой дрянью…
«Ебучие магглы», — думает Сириус, накидывая на плечи чужую рубашку, а незнакомцу отдавая свою футболку. Противоречий в этом он не видит абсолютно никаких, и даже застёгивает пару пуговиц, словно так и надо.
Блять, он понятия не имеет, где его джинсы.
Блять, магглы не умеют аппарировать или вылетать из окон с такой высоты невредимыми.
Блять.

Незнакомец исчезает так быстро, что Сириус даже не успевает придумать достойное оправдание. Они с Ремусом смотрели столько фильмов вместе, и буквально в каждом, в случае измены романтическому партнёру звучала фраза «Ты всё не так понял». Блэк каждый раз смеялся — ну как можно понять что-то не так, учитывая, что они были пойманы без штанов, и иногда прямо в процессе? А теперь осознал. Это была банальная защитная реакция отрицания, когда мозг пытался придумать стоящую причину мерзкого поступка. Он не отрицал — поступок в самом деле был мерзким. Но он искренне верил, что иначе поступить не мог. Его вынудили.
Блэк оставляет чужую рубашку на себе застёгнутой лишь на одну пуговицу, и отвлечённым движением ладони смахивает остатки белого порошка с кухонного стола. Взглянув на немного побелевшее, словно от мела, ребро ладони, он бросает короткий взгляд в сторону спальни, размышляет, и всё-таки слизывает остатки, морщась от мерзкой горечи. Тьфу. Хуже любого маггловского обезболивающего на корне языка.
Делая шаги по направлению к Ремусу, Сириус понимает, что ему придётся врать. Много. Какое счастье, что он это прекрасно умел.

Нельзя полностью разочароваться в человеке из-за одного его поступка — всегда оставалась та частичка надежды, за которую можно было зацепиться. То доверие, которое можно было восстановить. Тот рычаг, за который можно было потянуть.
— Рем, — голос звучит виновато, почти стыдливо, когда Сириус оказывается на пороге.
Плечи опущены, голова вжата в плечи, неуверенный взгляд в глаза, но постоянно бегающий по сторонам — Блэк выглядел, как провинившийся щенок. Он делает маленький шаг к Люпину, ещё один, даже поднимает руки, чтобы его коснуться, но сразу же опускает их, словно подумав, что не имеет на это никакого права. Каждый его жест чётко продуман, каждое слово спланировано, каждое выражение лица выверено.
— Ремус… — снова начинает он дрогнувшим голосом. — Знаю, это прозвучит глупо, но… извини? Ну, то есть…
Сириус захлёбывается собственными словами и растерянно, совершенно ошалело, смотрит по сторонам. Вспоминай, Блэк — что именно он видел? Видел ли? На этом будет основана твоя легенда. Не дай ей всё разрушить. Они целовались, так? Были относительно одеты, по крайней мере, не обнажены полностью, за это тоже можно было зацепиться. И не похоже, чтобы Ремус даже хотя бы подозревал о наркотиках. Идеально.
— У нас ничего не было, — продолжает он, делая к Ремусу ещё один очень осторожный крохотный шаг. — Я имею в виду, мы просто целовались. Он целовал меня. Ты знаешь, как мне физически плохо, когда мне не хватает телесного контакта, а тебя почти не бывает дома в последнее время, и я просто… видимо, я сорвался. Совершил глупость. Напился, и решил, что это отличная идея. Это ничего не значило, я просто затыкал дыру, которую ты создал своим отсутствием, просто… Нет, я не виню тебя, я просто…
Сириус опускает голову и всхлипывает. Точно, нужно было давить на алкоголь — это Ремус точно заметил. Не говорил этого вслух, но Блэк чувствовал задумчивые взгляды на себе, когда Лунатик открывал их бар для того, чтобы впервые за пару недель налить себе рюмку после тяжёлого задания, и не обнаруживал там и половины того, что там было раньше.
— Он хотел меня, но я отказал. Это было бы неправильно. Ты просто… да ты сам потрогай! — Сириус срывается, хватает запястье Люпина и прижимает его ладонь к своему паху. В следующую же секунду осознав, что сделал, он испуганно охает и округляет глаза, отпускает его руку и отшатывается на полшага. — Прости, прости! Я… я имею в виду, подумай секунду. Если бы мы с ним трахались, у меня бы не стоял. Прошу, поверь мне. Я бы не поступил так с тобой. Я просто совершил глупость. Мне очень жаль.
Голос с каждым словом, с каждым предложением, с каждым взглядом на Ремуса звучал всё более слабо — Сириус готов был сорваться на рыдания. Руки и губы дрожали, он постоянно порывался коснуться Люпина, но так ни разу этого и не сделал. Вместо этого Блэк отступает ещё на полшага, разворачивается и садится на край кровати, стараясь казаться как можно ничтожнее и меньше — он ссутулился, опустил голову, загнанно оглядывался по сторонам, даже не уверенный, что имеет право находиться в этой комнате.

Сириус тяжело дышит, запуская дрожащие пальцы в неаккуратно растрёпанные волосы. Его крыло от кокаина. Ему хотелось смеяться в голос, танцевать, даже если не было музыки, ему хотелось быть везде и всем. Невыплеснутая энергия ощущалась лавой вместо крови и жгла бешено бьющееся сердце. Вместо танцев он устраивал спектакль. Вместо смеха лились неискренние уродливые слёзы, обжигающие его веки и щёки. И он никак не мог понять, устраивало ли его это.
— Прости, — всхлипывает он, проводя по глазам тыльной стороной ладони. — Тебя стало так мало, я испугался, что теряю тебя. Что у нас всё плохо. А теперь в самом деле всё плохо, и я этому прямая причина, и, к тому же, кажется, мне нужна помощь, чтобы прекратить пить, потому что я не могу остановиться, и я просто больше не могу, всё это… Война… Фрэнк… Элис… — слова сливаются воедино и становятся совсем неразборчивыми, — Марлин… Доркас… близнецы Прюэтты… Я не могу, Ремус. Я один не справляюсь, а тебя с каждым днём всё меньше, и я даже не знаю, вернёшься ли ты со следующего задания Ордена. Я… не могу…
Блэк издаёт неопределённый звук, почти сгибаясь пополам и давясь собственными словами. Он тычется носом в собственные колени и глубоко дышит, обхватывая себя руками так, словно ему было холодно. Пару шумных вдохов спустя, вскинув голову и снова проведя ладонями по глазам, он решительно вздыхает, словно успокоился, но всё ещё плотно сжимает дрожащие губы, словно готов вновь разрыдаться в любой момент.
— Я… Наверное, ты не хочешь меня видеть, так что я посплю на диване, выпью ещё пару рюмок, чтобы хорошо заснуть, и… — Сириус резко поднимается на ноги, но тут же пошатывается и прижимает ладонь ко рту, — кажется, меня сейчас стошнит…

Не то, чтобы Сириус в самом деле выпил так много, чтобы его стошнило. В его планах было надавить на жалость, и, хоть это и сработало, это немножко вышло из-под контроля. Кончики пальцев на корне языка в самом деле вызвали рвоту, заставляя мышцы его живота сократиться в болезненном спазме. Блэк за день почти не ел, потому результат был довольно скромным, но он всё равно, стискивая длинными пальцами край их пустого тазика для стирки, продолжает и продолжает, пока позывы совсем не перестают давать результата.
Ему нравятся касания пальцев Ремуса, убирающих мешающие волосы, чтобы Сириус их не испачкал. Ему нравится ласковый, заботливый, пусть наверняка почти ничего не значащий поцелуй в висок, пока он выплёскивал содержимое своего желудка. Ему нравилось, что Люпин не оттолкнул его, когда Сириус, взмокший, уставший, со следами собственной рвоты на подбородке и чужой рубашке, привалился виском к крепкому плечу, тяжело дышащий и готовый снова разрыдаться. Он не отвечает, что да, дело и правда не только в алкоголе, так и оставляя этот вопрос подвешенным в воздухе.
Сириус чувствует знакомое щекочущее чувство очищающих чар, когда организм подводит его и насылает невыносимую сонливость. Он помнит, что беспрестанно бормочет «Я люблю тебя, я люблю тебя», когда обхватывает Ремуса в объятия и опрокидывается вместе с ним на поверхность кровати, отключаясь почти сразу же.

Утро встретило его безжалостным ударом солнечным лучом прямо сквозь сомкнутые веки. В восемь, блять, часов. Сириус возится, осматривает спальню, где уже ничего не указывало на его вчерашнее состояние, откидывает с себя одеяло, под которым невообразимым для себя образом оказался, и тихо проходит в ванную комнату.
Прежде всего он включает горячую воду, чтобы помещение нагрелось, и оглядывает себя в зеркало. Чёрт. Тот вчерашний наглец любил кусаться. Или это сделал тот, который был с ним позавчера?.. Качнув головой, Сириус быстро применяет целительные чары к ярко выделяющимся следам на своей шее, и скорее принимает душ.
Вернувшись в кровать, первым делом он уделяет внимание Ремусу. Он не понимает, зачем — просто считает, что должен это сделать. Отблагодарить? Загладить чувство вины за собственные манипуляции? Немного утолить тактильный голод? Он снова забирается под одеяло, абсолютно лишённый одежды, с мокрыми, пахнущие шампунем волосами, и набрасывается на Люпина с игривыми поцелуями. А когда добивается его пробуждения, сначала опускает руку к его поясу, увлечённо зацеловывая его шею, а затем и забираясь на него.
Но нет. Ничего не изменилось. Секс всё ещё был разочаровывающим, и Сириусу впервые за долгое время пришлось имитировать довольные вздохи и стоны.
— Я слетаю в магазин, у нас кончились фрукты, — шепчет он в губы Ремуса, тепло улыбаясь ему.
Блэк одевается, хватает ключи от мотоцикла, нежно целует Люпина на прощание.
И исчезает на трое суток.

Он приходит в себя в больнице. Не в Мунго, а в их небольшом госпитале, созданном специально для Ордена, потому что Аластор, ебать кочергой его паранойю, решил, что некоторым людям находиться у всех на виду слишком опасно, и находиться рядом с ними должны только доверенные колдомедики.
Сириус моргает, и пытается разглядеть сидящего рядом с ним человека, который был увлечён складыванием листа бумаги. Он хмурится, некоторое время зачарованно следя за этим. Длинные пальцы разворачивали бумагу, складывали, сгибали и разгибали обратно, пока, наконец, взору свидетеля не представал небольшой журавлик, умещающийся на ладони. Он следит за чужой рукой, откладывающей журавлика в сторону, и обнаруживает, что вокруг него таких уже десятки. На тумбочке, рядом с его волосами на подушке, даже поверх его одеяла! Блэк удивлённо вздрагивает и ёрзает, из-за чего несколько журавликов падают на пол. Человек, сидящий рядом, замирает, охает, выдёргивает наушник из уха и бросается к нему обнимать.
— Сири!
Блэк морщится от резкого голоса, но поднимает руку, чтобы обнять в ответ. Теперь он узнаёт Нимфадору — без своих ярких волос, которые сейчас были чёрными, та казалась ему совсем другой. Всё тело болело, и даже простое объятие вызвало у него кучу неприятных ощущений.
— Что такое? — усмехается он, но сразу же жалеет об этом, потому что рёбра простреливает болью. — Кто-то умер?
Тонкс издаёт неопределённый звук, и её волосы вспыхивают болотно-зеленым. Чёрт, если бы он ещё мог разбираться в том, как соотносятся цвета волос и её настроение… Она отпускает его из объятий и выпрямляется, шмыгая носом. В полумраке, в который они были погружены, он почти не видит её выражения лица, но почти уверен, что она плакала. Неужели так всё серьёзно? Почему он вообще здесь? Он заваливает Дору вопросами, но она не отвечает ему или отвечает максимально абстрактно, так что Сириус просто решает немного поговорить о чём-то отвлечённом.
Доре недавно исполнилось двадцать один. Со знанием дела Сириус рассказывает ей, как важен этот возраст в маггловском мире. Широко улыбается, когда рассказывает, как он не так давно отмечал свой двадцать первый день рождения — и почти тут же улыбка превращается в грустную, когда понимает, что тогда, в начале войны, всё было лучше, чем сейчас.

В помещении загорается свет, раздаётся шум торопливых шагов. Сириус сначала не обращает на это внимания, продолжая беседу.
— Не говори Ремусу, что я здесь, ладно? — просит он, изучая одного из журавликов. — У него и так тяжёлые времена, не хочу его беспокоить.
Дора, казалось, его не слушала, и смотрела куда-то в сторону. Её волосы вспыхнули рыжим, когда она явно поймала чей-то взгляд за пределами видимости Сириуса, и кому-то кивнула. Тихий голос что-то сказал пациенту через две койки от него, каждая из которых была огорожена и являла собой непроницаемый пузырь из защитных и защищающих от подслушивания извне чар, и шаги снова направились к нему.
— Сириус Орион Блэк! — звучит громкий, строгий голос.
Сириус чувствует острое желание либо спрятаться под одеяло, либо провалиться под землю, либо просто исчезнуть с лица земли — все варианты были приемлемы, когда на тебя надвигался гнев Лили Поттер.
— Ты понимаешь, что ты натворил?! — Лили замирает рядом с ним, скрестив руки на груди. — Ты невозможный, эгоистичный, мерзопакостный…
— Не говори Ре… — начинает было Блэк.
— О, нет, я позову его. Прямо сейчас. И расскажу обо всём, что ты сделал и в каком состоянии, — Поттер достаёт из кармана листок бумаги, пишет на нём что-то, и отдаёт Нимфадоре.
Та, удивлённо моргнув, кивает, берёт листок и направляется к защищённым каминам, чтобы передать послание Ремусу лично в руки. «Небо звёздное, лиса в сердце леса», — прочитала она по пути. Иными словами: «Сириус нашёлся, он в нашем госпитале, со мной. Лили».
— Ты… долбанный идиот! — кричит Лили, ударив Сириуса по колену стопкой бумаг. — Ты даже ничего не помнишь, да? Думаешь, почему Дора с тобой? Ты едва не разнёс их дом! Мы были уверены, что тебя кто-то сбил, и прочесали округу на наличие Пожирателей, но нет. Нет, ты просто чёртов идиот!
Блэк вроде бы вспоминает, но слишком смутно, и не уверенный, что каждое воспоминание было правдой. Он чётко помнил утро, когда взял ключи от мотоцикла, как взмыл в воздух, а затем… Кажется, он оказался в баре. Кажется… чёрт, он опять с кем-то переспал. Снова употребил что-то, лишь бы ему было весело. Почти не ел, прыгал от бара к бару, от одного парня к другому, от таблеток к порошку и обратно, пока, наконец, не решил поймать удачу на другом конце страны. А почему бы и нет? После этого он помнит очередное чувство вины и острое желание выговориться любимой кузине. А потом — теряет контроль, врезается в её дом с такой силой, что пробивает его насквозь, и вылетает с противоположной стороны. Кажется, его даже чем-то придавило, потому что байк разлетелся по частям во все стороны.
— Ты весь переломанный, — серьёзно, но с толикой волнения в голосе, продолжает отчитывать его Лили. — И ты употребил столько всякой дряни, что это могло бы убить пятерых магглов. И пока это всё из тебя не выйдет, мы не можем тебя лечить, Сириус. За тобой нужен постоянный контроль, Аластор наверняка уже составляет график дежурств, чтобы ты ни на секунду не оставался один. Ты нам нужен. Многие целительные зелья и чары сейчас только тебе навредят из-за такого количества наркотиков. Мы сделали, что в наших силах, но оно должно из тебя выйти, чтобы мы продолжили.
Сириус молчит. Он кое-как, морщась от боли в сломанных костях, поворачивается на бок, лишь бы больше не видеть осуждающий взгляд Лили.
— Что с тобой происходит? Почему ты так себя ведёшь? — не унимается она, делая небольшой шаг навстречу. — Мы думали, что тебя убили, — голос сдаётся, начиная дрожать, и Лили осторожно касается плеча Сириуса. — У вас с Ремом проблемы?
— Иди на хуй, Эванс, — вырывается у Сириуса так грубо и резко, что Лили вздрагивает, отдёргивает руку прочь и тут же отступает на полшага.
Они оба молчат несколько секунд — Лили испуганно и обеспокоенно, а Сириус оскорблённо и раздражённо.
— Кстати, все Тонксы в порядке, никто не пострадал. Им будет приятно, что ты поинтересовался, — сквозь зубы произносит Лили. — Передам тебя другому целителю, я не собираюсь терпеть такое отношение. Ты не в себе.
Поттер резко разворачивается и уходит к другим немногочисленным пациентам, оставляя Сириуса наедине с болью, тишиной и бумажными журавликами.

Сириус хочет сбежать, очень хочет, но понимает, что как только он коснётся пола, то сразу зазвучат сигнальные чары, и к нему слетится половина Ордена, следить за каждым его движением. «Постоянное наблюдение», мать его. Лили слишком была хороша в этом, и материнство, казалось, только усилило её заботу обо всех людях вокруг неё.
Сириус хочет превратиться в Бродягу, но не может, как бы он ни старался — то ли ему было слишком больно, то ли на него наложили антитрансфигурационные чары. В любом случае, вряд ли пёс бы выдержал столько переломов и столько наркоты в крови, так что эта затея была слишком рискованная. Жить всё-таки (пока что) хотелось.
Сириус хочет избежать неминуемого разговора с Ремусом, которого боялся едва ли не сильнее, чем гнева Лили. Он не планировал пропадать. Он не планировал пугать весь Орден. Он честно думал, что выпьет, отведёт душу, и успокоится, возвращаясь домой максимум к вечеру. Но всё настолько вышло из-под контроля, что могли пострадать люди. Плевать, что пострадал он сам — он привык к боли ещё с того времени, как научился ходить и ронять то, что не нужно было ронять, тем самым зля мать — но Меда, Тед и Дора вообще не имели отношения к тому, что происходило в его жизни.
«А что, собственно, происходило?», — спрашивал он сам себя. Война его уничтожала, да, но она всех уничтожала, на всех плохо влияла. У всех погибали родные и близкие. Он терял интерес ко всему, что его окружало, включая любимых людей. Делал больно Ремусу, рявкал на Лили. Манипулировал, лгал, и только и делал, что занимался самоуничтожением. Жалел себя, словно он единственный страдал.

Когда он слышит остановившиеся рядом с ним шаги, то даже не поднимает голову, чтобы полюбопытствовать. Вариантов было не так много. Либо Муди, которому нечего было делать здесь ради одного жалкого наркомана, который в какой-то момент войны просто начал игнорировать его приказы, либо Ремус с вернувшейся Нимфадорой.
Сириус долго молчит и почти не двигается, пока Тонкс первая не подходит ближе. Она не возвращается обратно на свой стул, а садится на корточки рядом с кроватью Сириуса на уровне его лица, и осторожно заглядывает ему в глаза. Она что-то тихо шепчет, пока Блэк с неопределённым звуком пытается спрятать лицо в тонкой, неудобной подушке. Тепло улыбается ему, продолжает что-то говорить, даже получает короткий ответ в несколько слов, слишком тихий, чтобы это услышал кто-то, кроме неё самой, и успокаивающе поглаживает Сириуса по макушке.
— Ремус посидит здесь, пока меня не будет, ладно? — шепчет она уже громче, досягаемо для слуха Люпина. — Потом через несколько часов его сменит Меда, — Сириус снова издаёт неопределённый звук, — ну, эй, всё хорошо. Мы же все в порядке. И никто на тебя не злится. Даже Ремус, — она бросает короткий выразительный взгляд на Люпина. — Мы понимаем, что ты не хотел никому навредить, и тебе нужна помощь, а не трёпка. Да? Договорились? Посидишь с ним немного? Умница.
Нимфадора поднимается на ноги, перед этим покачнувшись и едва не плюхнувшись на задницу. Она наклоняется к Сириусу, наклоняется, и оставляет нежный семейный поцелуй у его виска, не забыв прошептать что-то вдохновляющее и не прекращая улыбаться. Блэк, казалось, стремился свернуться калачиком под одеялом и целиком забраться под него, но боли в сломанных костях не мешали сделать это в том виде, в котором он привык.
— Я вернусь к родителям на пару часов, помогу с восстановлением дома, — сообщает она, замерев возле Ремуса. — На обратном пути захвачу ему одежды переодеться. И книжек, чтобы не сошёл с ума от скуки. А ты до моего возвращения глаз с него не спускай! Если верить Лилс, он тут всего на день-полтора, пока они не смогут залить в него Костерост, а потом его отправят обратно домой, проживать ломку.

Сначала Сириус дожидается, пока Тонкс закончит говорить, но смелости ещё не хватает. Потом ждёт, пока она уйдёт, но всё ещё не открывает рот. Ждёт, пока Ремус сядет на стул, который раньше занимала Дора, убрав оттуда оставленный ей, случайно или намеренно, музыкальный плеер и несколько листов бумаги, но упрямо молчит. Довольно долго между ними лишь густая, почти осязаемая тишина, наполненная волнением и нервозностью, которой не мешают даже шаги незнакомцев и размеренный, негромкий гул разговоров других медиков с пациентами.
— Это не твоя вина, — в первую очередь произносит Сириус.
Его голос звучит приглушённо от того, что он тычется в подушку, а ещё он не хочет повышать голос, потому что не хочет говорить эти слова вообще. Блэк жмурится и поворачивает голову ещё немного, чтобы его слёзы сразу впитывались в подушку. Ему удаётся без сильных болезненных ощущений совсем немного подтянуть колени к груди, но магия тут же ему препятствует, возвращая его в прежнее, более безопасное для его едва-едва зафиксированных костей положение и разливая по его телу неприятный колючий холод обезболивающих чар.
— Ты заслуживаешь гораздо большего. Кого-то, кто не будет убегать при возникновении малейшей проблемы, а предложит сесть и поговорить об этом, чтобы всё решить. Кого-то, кто не будет подозревать тебя в смерти общих друзей, не имея на руках никаких доказательств, — Сириус нервно сглатывает, шмыгает носом и продолжает, пока его порыв выговориться не испарился: — Кого-то, кто будет тебе верен.
Открытое признание в измене не так сильно ломает Сириуса, как факт того, что он считал — до сих пор считает — Ремуса тем самым предателем Ордена. Его ломают воспоминания о том, как он гладил его испачканную в грязи и чужой крови кожу, пока тот рассказывал ему о трудном задании, а сам думал — неужели это кровь Марлин, о смерти которой ему сообщили за час до возвращения Люпина с задания? Его ломает уверенность в собственной безнаказанности и безопасности, когда он ложился спать, утыкаясь носом в плечо Ремуса. Противоречие, с которым он мог доверить ему свою жизнь, при этом уверенный, что он отнимает чужие — волком или по своей воле — разъедало его изнутри.
— Не страшно, если ты теперь меня ненавидишь. Это неудивительно после всего, что я сделал с тобой и остальными, — вздыхает Сириус, и добавляет гораздо тише, едва слышно: — Потому что я себя точно после этого ненавижу.