Разум Сириуса, и без того представляющий из себя мешанину из мыслей собачьих и человеческих, после приёма обезболивающих стал чувствовать себя ещё более странно. Эти зелья, что влили ему в пасть, были чертовски сильными, и, скорее всего, вдобавок имели какой-то успокоительный эффект — потому что хоть ему и было страшно, животного ужаса он больше не испытывал. Боль ещё присутствовала, но, судя по беспокойству и суете целителей, на которых он не смотрел, она явно была непропорциональна его ранам. Если верить кому-то из присутствующих, зелья для него, с «историей зависимости» — какое отвратительное словосочетание, подмечает Сириус, — были абсолютно безопасны и не грозили каким-то срывом. Интересно, не будь у него этой «истории», ему бы дали что-то посильнее? Что-то, что заставило бы его не чувствовать боли вовсе? Было бы здорово.

В комнате слышатся тяжёлые шаги, и Блэк чуть поднимает голову в надежде неизвестно на что, но нет — всего лишь Аластор. Тот с мерзким скрипом пододвигает стул поближе к его голове и несколько долгих секунд просто смотрит, явно пытаясь понять, как же ему, чёрт подери, добиться какой-то информации от собаки. Сириус отказывается делать что-либо для облегчения этой задачи. Да, он укажет на предателя, но каким способом он это сделает — проблема Муди.
В итоге Аластор роется в своих карманах и достаёт общую фотографию Ордена, точнее, одну из её копий. Мятую, исчёрканную крестами на лицах погибших. Увидев это, Сириус испытывает странное горькое чувство, смешанное с непониманием и скорбью по ушедшим.
— Человек, который узнал тебя, есть на этой фотографии? — спрашивает Аластор.
Блэк хочет посмотреть на него, как на идиота, но потом понимает, что в волшебном мире было достаточно людей, не состоящих в Ордене, но которым было известно об анимагических возможностях некоторых из участников. Сириус издаёт глухой, гавкающий звук и тянется носом к фотографии, чтобы указать на Питера, но её убирают от него прочь.
— Хорошо. А на этой? — продолжает Муди, доставая ещё одну фотографию.
Сириус переводит взгляд и рычит, глухо, злобно. Ни в коем случае! Перед ним была семейная фотография Тонксов трёхлетней давности. Судя по выражению лица Аластора, он не до конца понял, было ли это согласием и выражением неприязни, или отрицанием и выражением недовольства, так что нахмуренно смотрит и начинает рыться в карманах в поисках других фотографий.
Какого хрена? У него что там, целый архив на каждого участника? Вот же чёртов параноик!

Его отвлекает новый посетитель, и Сириус сначала даже не особо обращает внимания, но ударивший в нос запах заставляет всё-таки повернуть голову. Ремус. Чёрт, как он ему был рад. Блэк высоко и коротко скулит, выражая свою радость, и даже виляет раненым хвостом, выражая свой восторг.
Когда его нерешительно касаются, Сириус довольно навостряет уши, подбадривая и бодая лбом ладонь, чтобы показать, что он не только не против, но и «Гладь, гладь, пожалуйста!». Как же он скучал. Как же он боялся, что никогда больше его не увидит.
Блэку было плевать, что рядом были целители и Аластор, недовольный тем, что их прервали, и поднимает голову, чтобы сначала просто тепло взглянуть на… на кого? Кто они друг другу сейчас? Бывшие? Можно ли считаться бывшими, если они так ни разу не поговорили об этом? Но можно ли считаться настоящими, учитывая, что Сириус наговорил, и учитывая, что он съезжает? Впрочем, помимо статуса их отношений романтических оставались отношения дружеские, в которых Блэк не сомневался ни секунды. Так что с этого мгновения, пока не решено иное, он решительно называет Ремуса в своей голове именно другом. Он вздыхает, смотрит на Люпина так, словно пытается запомнить, как тот выглядит, и отвлечённо, сам того не замечая, пару раз проходится языком по его ладони, выражая свою признательность в том, что тот находился рядом и свою привязанность. Дружескую, конечно же.

Аластор возится с чёртовыми фотографиями — Сириус шутил по поводу архива, но теперь, глядя на небольшую стопку, он начинает понимать, что это не шутка — когда в комнате оказывается ещё один человек.
«Ну что за проходной двор, дайте полежать спокойно», — думается Сириусу, но взгляд цепляется за решительную походку Регулуса, и хвост снова начинает вилять.
Регулус проявляет инициативу и становится рядом с целителями, расспрашивает их о его состоянии, словно его здесь и вовсе не было, и… прогоняет их? Серьёзно? Дорогой брат, откуда у тебя такое право? Ты что, обучился на колдомедика, пока старший мучился от ломки? От Регулуса странно пахло чем-то знакомым — замечает Сириус, но спустя мгновение громко, во весь голос, взвизгивает от прострелившей всё тело боли. Прохладная ладонь Регулуса тут же успокаивающе ложится на его бок рядом с раной.
— Прости, прости… — шепчет он, — мне нужно было проверить, не задеты ли внутренние органы. Больше так больно не будет, обещаю. Потерпи, пожалуйста.
Сириус тяжело дышит и поскуливает, до сих пор чувствуя в лапах дрожь от внезапной болевой вспышки. Он чуть шевелит мордой, глядя на Ремуса — «Не прекращай меня касаться, с тобой мне легче».
— Вы закончили? Можем продолжать? — скептически смотря на всё это, интересуется Аластор. Не дождавшись ответа, он снова подсовывает Сириусу фотографии. Сириус недовольно скалится, глядя на них, и клацает зубами. — Это «да»? «Нет»? Выражайся яснее, Блэк.
— Это «Пошёл ты, как ты смеешь, тупой ублюдок», — меланхолично бросает Регулус, отмеряя несколько капель какой-то грязно-синей жидкости.
— То есть «Нет», — невозмутимо хмыкает Муди. — Ты его понимаешь? Можешь переводить?
— Конечно, — Регулус пожимает плечами и отворачивается, чтобы забрать что-то из медицинских шкафчиков. — До тех пор, пока это не будет отвлекать меня.
Аластор хмурится, но в итоге согласно хмыкает. Он отворачивается от всех присутствующих там, чтобы фотографии были видны только его собственному взгляду и взгляду Сириуса. Тот был не против — пока рядом суетился Реджи и пока Ремус продолжал его касаться, он был готов сотрудничать, чувствуя себя спокойно и в безопасности. Муди продолжает показывать ему фотографии, прежде всего вытащив из общей кучи Ремуса и Регулуса. Ответом на это, согласно переводчику, было «Ты охуел?» и «Иди поешь собственного дерьма». Сделав замечание о странном выборе ругательств в его сторону, на которые собачий облик явно имел своё влияние, Аластор продолжает перебирать фото. Среди стоящих внимания реакций Сириуса было что-то вроде «Вынь голову из задницы», «Спрыгни с обрыва» и «Иди объешься белладонны», что Муди терпеливо принял как отрицательные ответы.

На какой-то очередной фотографии даже не был нужен переводчик — Сириус весь напрягается, снова скалится, рычит и так клацает зубами, что прокусывает фото насквозь. На всякий случай Аластор поднимает взгляд на Регулуса, потому что похожую реакцию Блэк-старший выразил на Тонксов. Регулус вздыхает и просто кивает, соглашаясь, что да, это именно тот человек. Муди смотрит на фотографию, на Сириуса, снова на фотографию, неопределённо хмыкает и поднимается на ноги.
— Ну? Нам скажут, кто это? — спрашивает Регулус, на секунду отрываясь от приготовления мази, но не получает не только ответа, но даже взгляда от уходящего прочь Аластора.
Регулус опускает взгляд на Сириуса, но тот тоже молчит. Если Муди решил не сообщать окружающим, что Бродяга указал на Петтигрю, едва не разорвав его фотографию в клочья, то и он на это не имеет никакого права. Младший Блэк смиряется с чужим молчанием, и просто продолжает готовить мазь.
Проходит ещё несколько минут, наполненных вязкой тишиной. Дыхание Сириуса успокаивалось вместе с пульсом, и он просто лежал, чуть покачивая обрубком хвоста, вдыхая в себя смесь запахов Лунатика и родной семьи. Уши чуть шевелятся, когда он слышит странный звук, смешанный с шорохами, но, стоило ему почувствовать определённый запах, как сердце снова начинает биться, как бешеное, и он поднимает голову, чтобы застать последние секунды того, как Регулус, словно это было само собой разумеющимся, набирал собственную кровь в небольшой шприц.
Сначала Сириус удручённо вздыхает — ну, он понимал, что тёмная магия, как и лечение её последствий, часто основана на крови, но всё равно это ощущалось как-то неправильно — а затем, словно осознав что-то, терпеливо дожидается, пока Регулус закончит, и тихо гавкает, привлекая к себе внимание. Получив его, Бродяга опускает морду и хватает ладонь Ремуса в собственную пасть, чуть прижимая зубами, но не причиняя боли. Возможно, причиняя неудобства из-за слюнявого языка, но не более. Регулус хмурится, переводит взгляд на Люпина, обратно на Сириуса и на мгновение фиксирует на нём недоверчивый взгляд.
— Серьёзно? — спрашивает он, но затем сразу жмурится и в отрицании машет руками. — Нет, нет, не уточняй, даже знать не хочу о ваших… играх, — Регулус отходит за новым шприцем и скоро замирает с ним возле Ремуса, как раз когда пёс как раз выпускает его руку из своей пасти. — Сириус утверждает, что твоя кровь тоже может ему помочь. По… многим причинам. И твоя регенерация может здорово ускорить процесс. Если что, это необязательно, ты вправе отказаться. Моей, скорее всего, будет достаточно.

Когда Ремус соглашается, Сириус в благодарности и радости снова вылизывает его пальцы, нещадно виляя хвостом на случай, если его общего счастливого вида было недостаточно для понимания.
Регулус сосредоточенно берёт кровь Люпина — меньше, чем взял у себя, — а Сириус чутко тычется мокрым носом куда попало, поддерживая его, хотя тот в поддержке нуждался в последнюю очередь. Кровь их обоих смешивается с другими ингредиентами, и совсем скоро взволнованному и не могущему больше сохранять спокойствие Сириусу почти что приказывают лечь и не двигаться. Сначала это удавалось тяжело, но потом готовая мазь начала жечь. Боль причиняли и касания Регулуса, но это ощущение было сравнимо разве что с тем, что на открытую рану методично выливали кипяток. Однако брат был прав — это было не так больно, как раньше. Сириус скулил, тяжело дышал, перебирал лапами в тщетной попытке сделать хоть что-то, отвлечься, чтобы облегчить боль, но в итоге какое-то успокаивающее действие имело только прикосновение Ремуса к его шерсти.

Он перестал скулить минимум через полчаса, в течение которого Регулус всё время пытался его отвлечь, точно так же поглаживая его, почёсывая за ушами и разговаривая обо всяких глупостях. Ещё через некоторое время Сириус был вымотан от постоянной боли так, что почти перестал её замечать, и дыхание выровнялось. Он не знал, когда именно он погрузился в сон, и был ли это сон здоровый или последствием каких-то лекарств, но, когда он снова открыл глаза, то почувствовал, что ему немного легче.
Он осторожно поднимает голову и оглядывается — Регулус находился рядом, видимо, на всякий случай, и бодрствовал, на его движение тут же подскочив на ноги и начав проверять самочувствие. Те, видимо, достаточно его обрадовали, потому что совсем скоро Сириус слышит:
— Попробуй превратиться обратно.
Голос Регулуса звучит немного взволнованно, но уверенно, и Сириус верит, что всё будет хорошо. Он превращается в человека, и тут же почти сворачивается калачиком от пронзившей всё тело новой боли, тупой, глухой, назойливой и разъедающей. Регулус оказывается рядом и тут же прижимает к его губам обезболивающее зелье, и Сириус делает несколько глотков.
Старший Блэк старается отдышаться, и получается у него плохо, Регулус режущим заклинанием распарывает его футболку, чтобы не утруждать уставшее тело такой трудной вещью, как снятие одежды, и Сириус чувствует, как ткань скользит прочь. Он упирается рукой о поверхность койки, где лежал, напрягается, морщась от неприятных ощущений, и пытается сесть.
— Сириус, нет! — в голосе Регулуса чётко слышен испуг. — Тебе нужно лежать, я ещё не… Сириус!
Сириус не слушает. Он подносит руку к ране, не смотрит на неё, но и не касается — чувствует ладонью исходящий от неё жар и останавливается. Сейчас у него другие приоритеты. Вставать на ноги ему не нужно, потому что всё, что ему требовалось, было совсем рядом.

Из-за боли и от следующих за ней белых мушек перед глазами он почти ничего не видит, поэтому действует почти на ощупь и ориентируясь по запаху. Находит руку Ремуса, одним движением следует ладонью вверх по его плечу, пока не зарывается пальцами в его волосы на затылке. Тянется вперёд, но больше притягивает к себе Люпина, чтобы не слишком много двигаться, и, ориентируясь на звук дыхания и запах его шампуня, впивается в его губы поцелуем, поначалу почти промазав.
В поцелуй Сириус вкладывает всё — испуг за собственную жизнь, опасение, что больше никогда не увидит Ремуса, свою вину, свою благодарность, своё счастье и свою щемящую грусть. Сириус нежен, не слишком уверен, что вправе это делать, но тем не менее ласков и осторожен. Он понимает, что это лишь порыв, лишь короткое желание перед лицом едва не ускользнувшей жизни. Что их ссоры никуда не делись, и он всё ещё съезжает. Тем не менее, они оба нуждались в этом, как никогда раньше.
— Или ты ляжешь, или я сам тебя уложу, — слышит он строгий, недовольный голос Регулуса.
Приходится подчиниться. Сириус отрывается от губ Ремуса, секунду уделив на то, чтобы, не видя пока его лица, трепетно делить с ним одно дыхание. Затем он смиренно укладывается на бок, подложив разорванную футболку под голову, как дополнительную подушку, и позволяет брату продолжать свои манипуляции. От одной из них Сириус крупно вздрагивает и сразу же хватает руку Ремуса, переплетая их пальцы.
— Шрам останется, но выглядит неплохо, — сообщает Регулус, касаясь кончиками пальцев на уровне рёбер Сириуса. — Сегодня ты не умрёшь. Но чтобы эта дрянь до конца затянулась, нужен пару недель постельный режим, и мазь дважды в день. Я сделаю запасы.
— Я ещё не купил матрас к своей новой кровати, — слова формируются удивительно тяжело, а голос звучит слабо, но в целом Сириус справляется. — Значит, снова диван?
— Да хоть коврик у двери, только лежи как можно дольше, — хмыкает Регулус. — Главное — мазь, хорошее питание, сон, и полное отсутствие любых, — он поднимает пристальный взгляд на Люпина, — любых физических нагрузок.

— Я передам, — слабо ухмыляется Регулус, потрепав своего старшего по лохматым, спутанным, грязным волосам. — Всё равно мне нужно к ним.
Регулус покидает помещение так быстро, что Сириус даже не успевает обратить внимания и проанализировать, что запах, который он с самого начала почувствовал на Реджи, был запахом Джеймса. Хотя даже если бы успел, то вряд ли бы подумал что-то иное, кроме как «О, эти двое вместе ходили на задание, здорово».
Сириус вздыхает, прикрывает глаза и поднимает руку Ремуса к своему лицу, чтобы губами коснуться костяшек его пальцев.
«Спасибо, что помог спасти мне жизнь», — думает он, совсем скоро засыпая обратно.

Две недели проходят суетно.
Поттеры узнают о том, что всё хорошо, но приходят навестить его лишь на следующий день — по словам Джеймса, Лили никак не могла перестать плакать, и ей нужно было время прийти в себя. Миссис Поттер пришлось обнимать так долго и сквозь такое количество неприятных ощущений на грани боли, что их объятия разрывали вынужденно. Джеймс был более сдержан, лишь похлопав по плечу. К нему заходили Андромеда и Нимфадора, но обе, занятые заданиями, уходили, даже не переступая порог, просто бросая на него взгляды и радуясь, что он справился. Аластора Сириус не видел, и никого не спрашивал о том, как проходят поиски и поимка предателя.
Его отправили домой через три дня, и Сириус едва мог ходить. Он опирался на Люпина весь свой путь, и огрызнулся на Регулуса, когда тот предложил ему — только временно, чтобы помочь реабилитироваться — купить или сделать на заказ трость.
Первое, что Сириус сделал, оказавшись в прежней квартире, забитой коробками точно так, как он помнил — принял душ. Второе, что он сделал после душа, ненадёжно обмотав полотенце вокруг пояса — обвил руками шею Ремуса, прильнул всем телом, мокрый и пахнущий шоколадным гелем для душа, и снова поцеловал его.
Первую ночь он успешно провёл на диване. На вторую не мог заснуть, и робко, а ещё крайне медленно, держась за стены и мебель, дошёл до спальни и попросился немного полежать с Ремусом, просто чтобы немного расслабиться. Там он и уснул, уткнувшись в плечо Лунатика и заодно обслюнявив всю подушку.
Собачьи особенности никак не хотели отпускать его — порой он агрессивно требовал тишины, перегруженный звуками, которые слышал. Тогда он просто надевал огромные наушники и включал белый шум, чтобы справиться с этим. Порой он сходил с ума от количества запахов, особенно когда соседи готовили что-то вкусное. Его речь тогда становилась менее человеческой и более обрывистой — «Пусти! Еда! Дай! Дай!». Конечно, это проходило со временем, так что пока ему просто приходилось заново привыкать к человеческой оболочке, ранее проведя в облике пса рекордное для себя количество времени.
Ночами он продолжал спать в кровати рядом с Ремусом. Днём всё чаще целовал его в зависимости от собственного настроения — иногда мимолётно и быстро, чтобы пожелать доброго утра, а иногда жадно, голодно и почти неприлично, потому что шесть минут разлуки, пока тот был в душе, были абсолютно невыносимыми, и он уже начал думать, что они никогда-никогда больше не увидятся.
Однажды они смотрели какой-то фильм, накрывшись огромным тёплым пледом, потому что выдалась холодная ночь, и Сириус случайно, по старой памяти, на каком-то смешном моменте похлопал Ремуса по колену, да так там руку и оставил. Обычно он бы ничего не заметил, но ударивший в нос запах смущённого возбуждения от такого простого, казалось бы, действия, заставил Блэка самодовольно ухмыльнуться, повернуться к Люпину и жадно поцеловать его, запуская руку в его пижамные штаны. Абсолютно забыв про фильм, он целовал его до тех пор, пока не услышал сдержанный стон прямо в губы.
Так повторялось бесчисленное количество раз, чаще всего по спонтанной инициативе Ремуса, когда тот заводился порой от простейшего, казалось бы, прикосновения, либо когда этого хотел Сириус — тогда они начинали с долгих, нежных поцелуев в обнимку. Порой они слишком увлекались, и Блэку приходилось напоминать — «Никаких физических нагрузок!» — когда Ремус вдруг оказывался над ним и начинал целовать его шею так горячо и, ох чёрт, так приятно, что хотелось нарушить все рекомендации медиков.

День рождения Гарри по причине ограниченной возможности Сириуса к передвижению было решено провести у них. К этому моменту он ходил почти самостоятельно, но часто садился отдыхать, потому что шрам начинал ныть и напоминать о себе почти невыносимым образом. На трость в итоге он согласился, но не на «стариковскую», как выразился в просьбе к Регулусу, а «рокерскую». «Рокерской» в итоге оказалась трость с рукоятью в виде единорога, которую Сириус почти не выпускал из рук.
Он делает максимум в подготовке дня рождения для своего любимого крестника — сидит на одном месте и нарезает всё, что можно нарезать и мешает всё, что можно замешать. А передвижением тарелок, проверкой духовки, и прочими занудными вещами, которые требовали передвижение по квартире, в том числе открыванием дверей, занимается Ремус.

Поттеры и, почему-то, Регулус, приходят первыми. Лили сразу жестом просит Сириуса продолжать сидеть, и вместо этого сама подходит к нему, чтобы обняться. Объятия крепкие, спокойные, уже не такие обеспокоенные, как при его посещении в госпитале, а ещё от Лили так любопытно пахло, что… секунду.
Сириус отстраняется, нахмуренно смотрит подруге в лицо, показательно втягивает носом воздух, затем медленно переводит взгляд на Джеймса — «Мне не показалось?».
Джеймс многозначительно улыбается ему, но молчит — «Нет, не показалось, но не говори ни слова».
Сириус слушается, и поворачивается к Регулусу, пока маленький Гарри проводит целый ритуал приветствия с Ремусом, включающий в себя рукопожатие, игру в «ладушки», какой-то смешной танец и кучу других деталей, которые он даже знать не хотел. Он обменивается с Регулусом парой общих фраз, тоже обнимается с ним и тоже подозрительно принюхивается. Но прежде, чем Сириус успевает сказать что-то ещё и по этому поводу, младший Блэк предлагает пройти в ванную, чтобы во второй раз за неделю проверить состояние его шрама. Сириус соглашается, но перед этим замирает возле Люпина.
— Ремус, — опираясь на свою крутую трость, слишком серьёзным тоном говорит он. — Ты ведь тоже обратил внимание на новые духи Лили? Думаю, стоит пока сохранить её новую покупку в секрете. Понимаешь?

Квартира очень быстро наполняется людьми и детьми — у одной только Молли была целая орава. Поначалу Сириусу казалось, что такое количество людей здесь попросту не поместится, но оказалось, что он ошибался. Самым популярным местом гостей была кухня — средоточие приготовленных обоюдными стараниями вкусностей и кучи напитков, и только после этого люди разбредались по гостиной. Весёлая музыка играла довольно громко, но не мешала разговорам.
Сириус честно старается по-прежнему быть душой компании — общается с детьми, рассказывает шутки, и в целом веселится не как взрослый, а как часть детской компании. Одновременно с этим он с улыбкой терпит расспросы о самочувствии, стараясь уводить тему как можно дальше. Неужели по тому, как часто он садится отдыхать или прислоняется к любой поверхности, к которой только может прислониться, нельзя было догадаться, что он всё ещё не до конца здоров, и что этот чёртов праздник проводят здесь в основном из жалости (солидарности — поправляет он себя) к нему? Но Сириус стискивает зубы и продолжает невозмутимо улыбаться.

Когда настало время очередного перерыва, Блэк оказывается на диване, втискиваясь между Лили и Ремусом, и обращая всё своё внимание на последнего. Он прижимается к нему плечом, а ладонь, абсолютно целомудренно, учитывая присутствие детей, кладёт на его колено.
— Знаешь, о чём я подумал? — глубокомысленно спрашивает Сириус, почти касаясь губами уха Люпина, что было анти-целомудренно, и более анти-целомудренным было разве что начать его облизывать или сунуть язык прямо в ухо, хотя, прислушиваясь к собственным желаниям, он был не слишком от этого далёк. — Я давно не стоял перед тобой на коленях. Если хочешь, встретимся через пять минут в спальне.
Не удержавшись и всё-таки нежно прихватив зубами край уха Ремуса, Сириус невозмутимо перекидывает другую руку через плечи Лили, обнимая, и теперь склоняется к ней, заводя абсолютно ни к чему ни обязывающий разговор о сортах яблок.

Пять минут прошли слишком быстро. Первым поднимается Ремус, и Блэк даже ни на мгновение не останавливает на нём взгляд. Почти сразу после этого Сириус вспоминает, что, вообще-то, у него на обсуждаемую тему даже была книжка, и сейчас он её найдёт и принесёт, и скрывается следом. Дверь их спальни мягко закрывается, и замок щёлкает, запирая их изнутри.
Сириус сразу льнёт к губам Ремуса, целуя жадно и страстно, и запускает руки под его рубашку. Он томно вздыхает и извивается в его руках, но, стоило тому предпринять попытку коснуться его в ответ, как Сириус отстраняется в то же мгновение.
— Нет, — резко произносит он, ловко перехватывая запястья Ремуса. — Если будешь меня трогать, у меня встанет, и придётся разбираться ещё и с этим. Держи себя в руках, или мне придется тебя заставить.
Сириус смещается, покрывая влажными поцелуями шею Люпина, надёжно держа его руки в своих и пресекая любую возможность пошевелиться. Он оттягивает до последнего, пока руки ему не становятся нужны, чтобы расстегнуть брюки Ремуса, но для этого он уже опускается на колени, прижимаясь влажными зацелованными губами к коже напряжённого живота.
— Да тихо ты, — с шутливой усмешкой шипит он, когда слышит нетерпеливый, явно поторапливающий его вздох.
Блэк до середины бёдер стягивает брюки Лунатика вместе с нижним бельём, заводит свои руки ему за спину, чтобы впиться пальцами в ягодицы, и берёт его в рот. Очевидно, выбирая свою тактику сочетания быстрого темпа и расслабленного горла, Сириус был чертовски хорош, потому что слышал стоны Ремуса не только в конце, а от хватки за его волосы в процессе порой хотелось шикнуть от боли.
Вскоре проведя языком по запачканным губам, он ласково тычется губами в тазовые косточки Люпина, довольно хмыкая и чувствуя, как тот, явно испытывая затруднения с тем, чтобы стоять ровно на подгибающихся ногах, всё ещё придерживается за него, как за дополнительную точку опоры. Ему было вполне комфортно на мягком ковре, но Сириус заставляет себя подняться.
— Да-да, я сумасшедший, бла-бла-бла, как мне не стыдно, я всё это знаю, — фыркает Сириус, прижимаясь к губам Ремуса ласковым поцелуем. — Ты сам на это согласился, так что ты тоже сумасшедший.

Какое-то время они просто молчат и стоят в обнимку, нежась в руках друг друга. Блэк дышит Лунатику в плечо, прильнув к нему всем телом, и слабо улыбается, пока давал ему время отдышаться.
Когда же его пульс выравнивается, а дыхание становится ровным, Сириус немного отстраняется, продолжая обнимать Ремуса за шею. Он натягивает на губы улыбку, прогоняя в голове терзающие его мысли.
— Знаешь, возможно, сейчас не самое лучшее время… — начинает он неуверенным голосом, — но я много думал о нас, и хотел бы кое-что предложить, — Сириус делает абсолютно ненужную сейчас, наверняка внушающую ненужные надежды, паузу. — Мы неправильно разошлись. Ну, то есть, я хочу сказать, что было бы легче, чётко зная, что этот раз был последним. Мы бы вложились в это сильнее, потому что знали бы, что этого больше не повторится. Когда Рег в госпитале сказал, что со мной всё будет хорошо, я безумно обрадовался, потому что боялся, что больше никогда тебя не увижу, никогда не смогу поцеловать, коснуться тебя не просто по-дружески. Понимаешь, к чему я клоню? Нам нужны эти последние разы. Последний секс, последний минет, последний поцелуй, последнее что угодно. И после этого — конец. Только дружба. Проведём чёткую черту, которую нельзя будет переступать. Учитывая, что между нами происходит сейчас, нам чертовски нужна эта черта, иначе никто из нас не сможет двинуться дальше.
Сириус явно нервничает. Он запускает пальцы в волосы Ремуса и отвлечённо их перебирает, потому что не делать ничего для него сейчас было абсолютной пыткой. Блэк заставляет себя смотреть ему в глаза и не отводить взгляда, заставляет себя оставаться на месте и не сбегать от ужаса и возможных перспектив. Что, если Рем откажет? Что, если именно из-за того, как Сириус проявил свои эмоции в госпитале, он захочет начать сначала? Что, если Сириус, как обычно, всё испортил?
— Ты согласен? — нерешительно, почти шёпотом, спрашивает он. — Мне не обязателен ответ прямо сейчас, просто обещай подумать.